О родителях – с любовью
Мама Дани, Надежда Ивановна Колюбакина, была начальницей учреждения, в котором учились грамоте несчастные женщины, уже прошедшие тюрьму. И справлялась она с этой работой, видимо, неплохо, иначе бы ее там, собственно, и не держали. Строгая, надо полагать, была женщина, если с таким трудновоспитуемым контингентом управлялась, хотя мы этого точно и не знаем.
Отец будущего поэта, Иван Павлович Ювачев, был и вообще человеком необыкновенным. Во-первых, потому, что сам он родился в семье полотера, который натирал паркет не где-нибудь, а в Аничковом дворце. Уже приключение. Во-вторых, еще мичманом Иван Ювачев вступил в военную организацию «Народной воли». Получалось так, что отец его тер полы, по которым ходил император Александр III, а сын его предлагал в это же время друзьям-подпольщикам проект убийства царя во дворце. Такие вот, как говорится, дела.
Разумеется, за такие дела Ювачева-старшего вскоре арестовали и посадили вместе с другими заговорщиками в Шлиссельбургскую крепость. Там с ним произошел духовный переворот, и из бунтаря-заговорщика он превратился в непротивленца в духе Льва Толстого. Такое с теми, говорят, случалось довольно часто.
Переезжать из крепости в монастырь «непротивленец» Ювачев, однако, отказался и был отправлен на Сахалин. Приехавший туда Антон Чехов писал о нем в своем знаменитом очерке как о «замечательно трудолюбивом и добром человеке».
Через несколько лет, когда на острове стал создаваться флот, ссыльнокаторжного поставили командовать первым сахалинским пароходом. Такая оценка его ума и характера повесомее, пожалуй, даже упоминания великим писателем.
Вернувшись в Петербург, Ювачев-старший мало того что был избран членом-корреспондентом Главной физической обсерватории Академии наук, так еще стал выпускать одну за другой душеспасительные проповеднические книги, в которых довольно постно, как утверждают знатоки и любители его творчества, рассуждал о тайнах царства небесного. Я лично верю им на слово, а вы как хотите.
Даниил очень уважал и любил своего отца. Уже будучи взрослым человеком, он записывал папины изречения в дневник. Например: «Не ищи глупого – сам найдется, ищи мудрого – нигде не найдешь». Не Бог весть что, по-моему. Но такие записи говорят о том по крайней мере, что папа для Дани всегда являлся безусловно авторитетным человеком.
От папы он унаследовал и детское простодушие, и стремление писать нравоучительные проповеди, и потребность чуть ли не ежедневно фиксировать сделанные им открытия. Например: «Я долго изучал женщин и теперь могу сказать, что знаю их на пять с плюсом. Прежде всего женщина любит, чтобы ее замечали». И так далее.
Очень характерное, кстати, утверждение. Не о женщинах, а о том, что он узнал их на пять с плюсом. Такое было время, многие были по-большевистски убеждены, что в природе и в человеке можно многие вещи понять окончательно. Даниил тоже был таким, хотя большевикам, может быть, и не слишком симпатизировал.
То есть он признавал скорее всего авторитет власти, так же как и авторитет папы, но все время его тянуло что-то сделать наперекор, выкинуть какое-нибудь чудачество. Это были беззлобные, детские чудачества (поэтому его стихи так и нравятся детям). Но у тех, кто знает о своем авторитете, почему-то всегда ослаблено чувство юмора. Это Даниил понял, вероятно, слишком поздно и продолжал чудить.
Хотя отец отдал сына в «самое дисциплинированное» учебное заведение – Петершуле, сын своих проказ не оставлял. То он приносил в класс валторну и играл на ней во время урока. То всерьез убеждал строгого учителя не ставить ему двойку – «не обижать сироту».
Дальше – больше. Юношей он стал курить из гнутой трубочки, носить брюки гольф и отстукивать чечетку. И хотя с эстрады любил читать «Двенадцать» Блока и стихи Маяковского, сочиненный им образ был явно не отечественного и уж тем более не советского происхождения.
Записывая изречения почитаемого им отца, он тем не менее сочинял “Эпиграммы Папе”:
Мои стихи тебе, папаша,
Напоминают просто кашель.
Твой стих, не спорю, много выше,
Но для меня он шишел вышел.
С папой-то что ж, с папой можно и пошутить. Сочинять анекдоты о Пушкине, чем он тоже занимался, было развлечением уже несравненно более опасным, это уже можно было оценить как попытку дискредитировать народную святыню. Хотя сам покойник на это скорее всего не обиделся бы ничуть. Но Даниила ждали ведь встречи с людьми гораздо более обидчивыми.
Как человек играющий, Даня Ювачев придумывал себе множество псевдонимов. Говорят, что их было около тридцати. Но окончательно закрепился один – Хармс. Даниил Хармс. О его смысле и происхождении существуют разные версии. Но все это, на мой взгляд, не так уж важно. А важно то, что псевдоним этот был явно иностранного происхождения. В то время, когда державно-патриотические настроения по велению партии стали уже более или менее массовым явлением.
О заграничном можно было говорить не иначе, как затыкая нос, чтобы показать, как нестерпима тебе вонь, исходящая от гниющего Запада.
Рождение псевдонима случилось в 1925 году, когда почитаемый им Владимир Маяковский писал свои «Стихи об Америке» именно в таком сатирически-брезгливом, правильном то есть ключе. Например, на недоуменные вопросы негра о социальном и расовом неравенстве он отвечал совершенно правильно:
Откуда знать ему,
что с таким вопросом
надо обращаться
в Коминтерн, в Москву?
Но Даня ведь тоже, в общем, ничего не имел против. Шутил он просто, играл жизнь. Причем свою собственную. То есть никому не мешал.
Но тут отец оказался и впрямь много прозорливее сына. Сын записал в дневнике: «Вчера папа сказал мне, что пока я буду
Хармс, меня будут преследовать нужды».
Иван Павлович Ювачев, отец Д.И. Хармса
Даниил Ювачев 1906
