Муза из Сети

[NetSkipper]

Родители Толика приехали в Израиль за два года до его рождения. Как люди образованные, они высоко ценили возможность знания дополнительного языка, и поэтому уделяли немало времени занятиям с Толиком русским языком. Ивриту, как справедливо решили они, он научится сам, в садике. Толик рос смышленным парнем, почти как Володя Ульянов. К шести годам он не просто умел читать, а уже самостоятельно одолел "Чипполино" Родари и подбирался к книжкам Астрид Линдгрен и Туве Янссон.
Приехав из пятимиллионного мегаполиса в достаточно крупный, разве что по израильским меркам, город на холмах Нижней Галилеи, родители Толика, даже после восьми лет жизни на исторической родине, испытывали острую ностальгию по родным ленинградским улицам. Каждый год строились планы, и каждый год поездка откладывалась: то не получается взять отпуск одновременно, то какие-то незапланированные расходы, то Толик болеет. На этот раз, однако, долгожданная поездка должна была состояться. Уже были куплены билеты, получены паспорта, а на почетном месте в гостиной восседали два новеньких полусобранных чемодана.
Толика, разумеется, брали с собой. Ностальгии, по понятным причинам, он не испытывал, но, тем не менее, был чрезвычайно возбужден предстоящим путешествием. Он пытался принять активное участие в сборах и постоянно мешался под ногами, пока ему не был выдан отдельный рюкзачок, который он немедленно принялся собирать, весь надувшись от чувства собственной важности.
Всю ночь накануне вылета Толик проворочался с боку на бок, поэтому, едва лишь самолет оторвался от взлетной полосы, он задремал. Прилетев в Пулково, поймали частника и поехали на Петроградскую сторону, к родственникам, у которых планировали остановиться...

Анна Семеновна сидела на скамейке в скверике на Кронверкской. Всю неделю шли дожди, она застудила поясницу, да и суставы давали о себе знать, все-таки уже восьмой десяток пошел. Теперь же, когда, наконец, выдался солнечный, по-настоящему летний денек, она выбралась на улицу "погреть свои старые кости", как она сама говорила. Вот уже несколько лет, как она осталась одна: мужа похоронила давным-давно, а дочка с мужем и детьми уехали в Штаты. Ее звали с собой, но она отказалась наотрез. Для себя она твердо решила, что похоронена будет рядом с мужем, а не где-то на чужбине. Из Америки регулярно приходили письма, а также деньги, только благодаря которым она кое-как сводила концы с концами. Внуки росли на фотографиях, и каждый раз она с болью ощущала, насколько ей их не хватает. Единственной отрадой в ее жизни были церковные службы. Как-то, на автопилоте, она забрела в храм, где не была ни разу уже десятки лет, и с тех пор не пропускала ни одной службы. В молитве она забывала про свои беды и болячки, Иисус воистину был для нее Спасителем...
- Бабушка, почему ты такая грустная?

Из глубины своих мыслей она не сразу сообразила, что к ней обращаются...
- Бабушка, почему ты такая грустная? - повторил Толик, и она окончательно очнулась. Перед ней стоял мальчик лет шести, вылитый ангелок. Одет, оценила она, явно не с барахолки, но и не так вызывающе ярко и нарядно, как часто одевают своих детей представители сливок общества. Почему-то вспомнились собственные внуки на фотографиях.
- Ножки у меня болят, внучек, - ответила она, и тут ее прорвало. Она минут десять изливала все, что накопилось в ее душе за эти годы, всю боль своего одиночества.
Наконец она, всхлипнув, прервалась, чтобы достать из сумки платок.
- Не плачь, бабушка, все у тебя будет хорошо, и ножки пройдут, - сказал Толик. Добрая душа, он с детской непосредственностью пытался утешить ее, так же, как утешали его взрослые в минуты обиды.
Анна Семеновна утерла глаза, растроганная его участием.
- Спасибо тебе, внучек. Откуда ты?
- Из Назарета, - ответил Толик, не смутившись.
- Господи, Иисусе! - ахнула Анна Семеновна, перекрестившись, и погрузилась в счастливый обморок.

Экслер.ру (?)

[rusflorida]

Сообщение от Simurg

"В конце концов, - добавил он про себя, - после выхода на пенсию, каждый заводит себе какое-нибудь дурацкое хобби."

хороший рассказ! спасибо, что опубликовала его здесь!

[sleepwalker]

Кукла

Александр КЛЕНОВ


У шефа была любовница. Совсем юная длинноногая девица с ангельским лицом и кукольными голубыми глазами. Это знали все, потому что она уже несколько раз в наглую заваливалась в наш офис и, не глядя ни на кого, ни с кем не здороваясь, проходила прямо в его кабинет за очередной порцией вновь срочно понадобившихся ей денег.

Он ей ни в чем не отказывал. Я знал это лучше всех, потому что был личным водилой шефа и нередко возил этой фифе пакеты с продуктами, отвозил в аэропорт, когда она в очередной раз отправлялась за загаром в Анталию или на Карибы, а потом снова встречал - посвежевшую, загоревшую и такую же надменную.

Несмотря на все, что я для нее делал, я был для нее чуть выше пустого места. Она никогда не называла меня по имени и разжимала свой пухленький ротик только тогда, когда давала мне какое-нибудь указание. Я никогда не слышал от нее больше пяти слов подряд. Не помню, чтобы эта смазливая девица вообще себя чем-нибудь утруждала: она никогда не брала в руки ничего тяжелее своего ридикюля - сколько бы не было у нее сумок, мне всегда приходилось таскать их самому.

Приятного в этом, конечно, было мало, но я убеждал себя в том, что мне на эту куклу, как мы все ее за глаза называли, глубоко плевать - ведь мне платили, чтобы я ее обслуживал, и платили хорошо.

Так было, пока не этот случай...

Два дня до этого двигатель служебной "Волги" чихал и кашлял, но отвезти ее в ремонт я не успел, потому что мне в очередной раз надо было встречать ее из аэропорта. Подняв в квартиру ее вещи, я вернулся в машину и не смог ее завести. Провозившись с карбюратором больше часа, я все же заставил мотор работать, но при этом вымазал руки по локоть. Естественно, кое-как закрыв машину, я направился в квартиру, чтобы отмыть с них масло и грязь.

Она мне отказала. Я подумал, что меня неправильно поняла, и повторил свою просьбу.

- Я же сказала - нет! - лениво разжала губы девица. - Ты измажешь мне раковину...

- Но как же мне ехать? - удивился я.

- Твоя проблема... - процедила она и попыталась закрыть передо мной дверь.

Меня охватила злость. Я подставил ногу, оттеснил ее плечом и прошел в ванную.

Она орала так, словно ее резали. И самые невинные из ее выражений были, что я - скотина, дерьмо, и уже завтра шеф выбросит меня на улицу. Еле сдерживаясь, я не спеша вымыл руки, тщательно вымыл за собой раковину, а потом вытер руки о тряпку, которая валялась под раковиной в углу. Но едва я направился к выходу, как она с силой, которую я в ней не ожидал, втолкнула меня обратно в ванную. От неожиданности я поскользнулся на гладком кафеле и упал, чувствительно приложившись о раковину.

- Ты не уйдешь, пока все не отмоешь! - визжала она.

То, что я сделал дальше я отношу только к тому, что у меня было умопомрачение от боли, ненависти, обиды и злобы.

Я сгреб ее в охапку и отволок на кровать. Она извивалась и царапалась как кошка. Но я в два приема вытряхнул ее из того, в чем она была, распял на постели, рванул на своих брюках молнию и засадил.

Я долбил сильно и глубоко. Она еще какое-то время дергалась, но силы были слишком неравными. Ее вопли и стенания перешли в тихое кошачье мяуканье и беззвучный плач. А потом она затихла совсем. И тогда я перевернул ее на живот, чтобы не видеть ее кукольного голубоглазого лица, и долго злобно долбил под загорелую круглую попу, словно вымещая накопившееся за все время обиды...

Вместе с оргазмом пришло просветление. И осознание того, что я сам положил голову на плаху. Теперь мне грозило не просто увольнение с работы. Теперь это была тюрьма.

Я натянул штаны, прошел на кухню, налил себе чего-то крепкого из хрустальной бутылки, нашел в холодильнике банку каких то мясных консервов. Я сидел, пил, зажевывал консервами, вкуса которых не чувствовал. Голова была пустой и гулкой, как медный котел. Жизнь кончилась.

...Она пришла минут через десять - в одном халатике на голое тело. Села напротив. Налила себе - прямо в мой стакан. Заела из той же банки консервов. Налила себе еще. Мы сидели и молчали. Так прошло минут двадцать...

- Я - шлюха... - вдруг тихо сказала она. Это было так неожиданно, что я вздрогнул. - Натуральная шлюха...

Она помолчала.

- ...О том, что делает со мной он - я не говорю... Но он берет меня на свои деловые встречи... В бани, сауны... Возит на какие-то квартиры, дачи... Подкладывает под своих клиентов, партнеров, нужных людей и просто... не знаю даже кого... Меня трахали по одному, по двое, по трое... А он... Больше всего он любит на это смотреть... Один трахает меня сзади, другой сует мне в рот - а он смотрит и *****т... Смотрит, подбадривает их и *****т... А почему? ...Деньги. Все из-за них. Проклятые деньги...

Она уронила голову на руки и зарыдала. Я смотрел на ее вздрагивающие плечи и потрясенно молчал. ...Она подняла ко мне заплаканное и измазанное подтеками туши лицо.

- Ты единственный, кто не относился ко мне как к вещи. А я... Это я - настоящее дерьмо. Прости меня, если сможешь…

Еще какое-то время она оставалась любовницей шефа. И так же обслуживала его партнеров и друзей . Но теперь я часто приезжал к ней. Мы много говорили, она иногда плакала.

Она говорила, что ей осталось накопить совсем немного денег, чтобы она могла уехать к матери и купить ей дом, о котором та мечтала всю свою жизнь. И что единственный человек, с которым ей будет жаль расставаться - это я.

А потом мы занимались любовью. Ее холеное крепкое тело действовало на меня очень возбуждающе. В постели она была умела и бесстыдна. Порой я забывался в ее жарких объятиях. Но словно трезвел, когда заглядывал в ее глаза. Это были стеклянные голубые глаза смертельно уставшей от жизни куклы.

[rusflorida]

жестоко.. но правдиво.

[RedCat]

Бывает и так ...................

[Simurg]

Жил-был мужик один. И было у него три сына здоровенных. Ну как здоровенных? Очень здоровенных. Амбалов таких. И сыновья эти ссорились постоянно. Ну как ссорились? Иные люди скажут другу другу «Козел – сам козел» - и готово дело. Поссорились. А амбалы ссорились по-другому. Морду друг другу били. Ну как били? Сильно били. Встанут с утра, подхарчатся и понеслось дело:
- Посуду вымой. Ты самый младший!
- Сам вымой! Это дискриминация по возрасту.
- Пендосс!!
- Совок!
И понеслось дело – рылодрайство такое, что иконы по углам отворачиваются. Чтоб не видеть братоубийства такого. Час дерутся, другой дерутся. А отец ихний с печи кричит:
- Геть на улицу, сволочи!! Мебелей на вас не напасешься!
Переживал в общем очень, что в сыновьях миролюбия никакого и братства. Долго думал как проблему исправить. Думал, думал и надумал.
Вывел их во двор и по хворостинке в руки дал.
- А ну-ка – говорит – сломайте! Слабо, небось, хворостину заломать?
Загыгыкали амбалы и легко сломали хворостину. Младший даже, для наглядности, на много маленьких кусочков сломал, в пасть себе затолкал и в мелкую труху перемолол. Вот, мол, сильный какой.
- Очень зря. – неодобрил отец – Хворостины, то я из вот этой метлы выдернул. А ей я в хлеву подметал. Ну да не суть важно. А вот вам по метле каждому. И попробуйте сломать.
А сам приготовился уже сказать что-то типа – «Вооот. Когда вы по-одиночке любой вас сломает, а когда вместе – сломать вас трудно, как трудно сломать вам эту метлу». Глянь, а амбалы каждый свою метлу сломали. Младший еще думает – размалывать свои мелкие кусочки метлы в труху или не надо.
- Оппа. Фокус не получился. – закручинился отец – А вот, по бревнышку сломайте.
Сломали амбалы.
- А теперь штабель целиком?
И штабель сломали. Пять складометров, между прочим.
- А вот трубу согните, из тех, что я для отопления приготовил?
Согнули.
- А теперь все двадцать труб разом?
Согнули!
- А идите вы нафиг, лоси здоровенные! – обиделся отец. – Деритесь. Фиг с вами. Сила есть – ума не надо.

Мораль тут какая? А никакая. Аморальная эта притча.


(с) Frumich

[Simurg]

Пришла весна. Граф с графиней сидели на крыльце, увлеченно наблюдая за игрой гормонов.
- Весна, граф. Весна. Гормоны играют. Особенно грелин. Как разыграется – спасу нету.
- Это который за чувство голода отвечает? – понимающе кивнул граф – Активен он в игре, активен. Казалось бы, могу бы и на лептин игру перевести, ан нет..
- Вечно вы, граф, норовите даму непонятными терминами смутить. Лептин – это тот, что вас о глупостях думать заставляет?
- Лептин, это тот, что за насыщение отвечает. Тот, что меня о глупостях заставляет думать – тестостерон. Это у меня если. Лениво, кстати, играет в этом сезоне. Из рук вон плохо играет, можно сказать. Старый уже, видать.
- А у меня если?
- А у вас если – эстроген. Вот чья игра мне нравится! Вот кто уже который год играет все лучше и лучше.
- Фиии, граф. Ну хоть при даме-то о размере груди можно было бы и помолчать. Все бы вам на грудь поподглядывать. Хоть и приятно, да ведь на глупости вас тянет.
- А вас, голубушка? Ну разве не тянет?
- Не тянет, граф. Не тянет.
- Серотонин и допамин. – поставил диагноз граф. – На вырабатывается, видать. Надо подстегнуть как-то.
- Да как их подстегнешь-то? – уныло возразила графиня – Гормоны ведь они. Не лошади.
- Может вам розог по щитовидке всыпать? – любезно предложил граф.
- Может вам напрочь себя сератонина и эндорфина лишить? – тонко парировала графиня.
- Довести себя до депрессии и суицида? – расхохотался граф - Так мило убить себя мне еще никто не предлагал. Ну что вы, матушка? Я же шучу весь.
- А и не надо шутить так похабно! – отрезала графиня – Прям все шутки ниже пояса.
- Почему? Эстроген – выше! – захихикал граф – За грудь ить отвечает. Или вы о будущем? Когда отвиснет? – и захохотал довольный собой.
- Дурак. Ну, чесслово, дурак. – обиделась графиня.
- Ну полноте вам. Не буду больше. Давайте о природе поговорим. Видели как? Почки набухают – на глазах прямо. Вчера вроде не было, а сегодня...
- Это адренокортикотропный гормон за почки отвечает. – машинально ответила графиня.
- Йэээх! – уважительно произнес граф – Дама, которая слово «адренокортикотропный» без запинки произнести может... И в такой глуши пропадает.

(с) Frumich

[shpeks]

Simurg,
На тему притчи. Жил-был царь и решил он поделить наследство...
"Ни фига себе", - подумал четвёртый.

[Simurg]

О том, кого уже НИКОГДА не будет!

Я появился совсем недавно. Сейчас я сижу у мамочки в животике, но через девять месяцев я появлюсь на свет. Мне тут так хорошо и удобно! Мамочка заботится обо мне, часто она включает спокойную музыку, и я наслаждаюсь вместе с ней и иногда засыпаю. Каждый вечер приходит с работы папа. Он обнимает мамочку и гладит животик, в котором живу я. Когда я появлюсь на свет, у нас будет самая счастливая семья, я ведь уже так сильно их люблю!

Моя мама большую часть времени проводит дома. Но с часу до пяти она уходит на работу в школу. У нее сейчас не очень много учеников, но зато они очень сильно любят мою мамочку. Ну ничего, когда я рожусь, я буду любить ее еще больше. После школы моя мама приходит домой и кушает, а вместе с ней кушаю и я. Все всегда такое вкусное! Потом моя мамочка смотрит телевизор и вяжет, затем готовится к урокам. А вечером приходит папочка, и они идут спать. Так обычно и проходят дни.
Мой папа старается во всем угодить мамочке. Он такой добрый! Скорей бы мне родиться, я бы каждый вечер их обнимал, целовал, а потом бы заползал к ним в постель, и они бы со мной играли. Вот было бы здорово!

С каждым днем я расту все больше. У меня начинают появляться ручки и ножки. Я все вижу и чувствую, а мои родители, наверное, этого не знают. Как интересно! Я могу видеть, что они делают, а они не могут заглянуть в животик и увидеть, как я машу им ручкой и улыбаюсь. Мне так весело и так хорошо! Мне иногда хочется вылезти из маминого животика ночью, поцеловать мамочку с папочкой и забраться обратно, потому что я еще маленький, а маленьким детишкам положено сидеть в животике. Иногда мою маму навещает бабушка. Она очень нежная и заботливая. Бабушка приносит маме еду, хотя ее и так в доме полно, а еще пеленки и одежду для меня, хотя они еще не знают, кто родится, мальчик или девочка. Мне так приятно, что они все думают обо мне и заботятся. Как же все-таки хорошо быть маленьким ребеночком и сидеть в уютном и мягком животике...

Прошел месяц. Я становлюсь все больше и больше. У меня уже появились любимые блюда, которыми кормит меня мамочка и музыка, которую она часто слушает. А еще мой папочка вчера прислонил ухо к маминому животику и слушал, как я там поживаю. Было так здорово! Я дотронулся рукой до маминого животика и пошевелил пальчиками. А папа сказал, что услышал, как я дышал. Вот глупенький!

Сегодня у мамы не было уроков, потому что ученики уехали на экскурсию, и она пришла домой пораньше. Она открыла дверь и увидела там папу с какой-то девушкой. По-моему, она тоже была нежной и ласковой, как мама, потому что папа обнимал ее, целовал и улыбался. Но мамочке она почему-то не понравилась. Она начала кричать на папочку. Девушка в это время быстро собрала вещи и убежала, а мама с папой стали ругаться. Я еще никогда не видел, чтобы они ссорились.
Мама громко кричала и била папочку по лицу. Папа обиделся и куда-то ушел, а мама крикнула, чтобы он больше не приходил. Потом она села к кресло и расплакалась. Мне было ее так жалко. Я так хотел ей чем-нибудь помочь, но не мог.
Я тогда решил, что когда появлюсь на свет, я всегда буду успокаивать мою милую мамочку и она никогда-никогда не будет плакать. Ведь я ее так люблю!

Первый раз в ее животике мне стало как-то неуютно. Почему-то заболела левая ручка. Может, это от того, что мама плакала и нервничала? Она вдруг встала с кресла и начала ходить по комнате, а слезы все равно капали из ее глаз. Мне уже захотелось кушать, а мамочка, кажется, совсем об этом забыла. Странно, раньше такого никогда не было. Но ничего, я еще потерплю, главное, чтобы мамочке стало легче, и она помирилась бы с папой.
Сегодня мамочка легла спать одна, папа так и не пришел. Было очень неуютно без него, и я расстроился. А еще мамочка очень плохо покормила меня, съев какие-то сушки, мне было очень тяжело ими питаться, да к тому же они были какие-то невкусные. Скорее бы они с папой помирились... Бедная мамочка, она не может заснуть и снова плачет. Как мне хочется вылезти из животика и обнять ее своими маленькими ручками. Может, ей стало бы легче...

Настало утро. Мама уже проснулась, но все равно лежит на диване. Я опять проголодался. Почему она не обращает на меня внимания, почему не заботится так, как раньше. И где мой папочка, я ведь уже так сильно по нему соскучился!

Вот, наконец, мама встала с дивана и пошла на кухню. Может, она меня покормит! Нет, она садится на стул и опять рыдает. Так и хочется сказать ей : "Мамуля, не плачь, ведь у тебя же есть, ведь я же не могу без тебя и очень люблю". Я медленно глажу ручкой ее животик и шепчу ей нежные слова. Как жаль, что она ничего не слышит...

Мама открывает ящик, что-то берет и щелкает зажигалкой. Интересно, что она дела...Тьфу, я задыхаюсь. Что это, Господи, какая гадость! Что она делает! Что это за дым! В маленьком уютном животике, где я живу, никогда этого не было! Фу! Мне так плохо, дым режет глаза и я кашляю. Мамочка, пожалей меня, что ты делаешь, мне так неприятно. Но нет, она не слышит меня и вдыхает в себя какую-то дрянь. Я расстраиваюсь и начинаю плакать.
Мамочка хватается за живот. Ее тошнит. Наконец-то она перестает курить. Но дыма в ее животике так много! Я дую на него и он медленно уходит. А мамочка опять плачет, и я плачу вместе с ней, потому что от этого ужасного дыма я кашляю и у меня начинает болеть сердечко.
Мама покормила меня, но опять, к сожалению, не тем, чем бы мне хотелось.

Почему неожиданно все так резко изменилось? Может, я чем-то обидел мою любимую мамочку, но вот чем? Мама не пошла сегодня в школу. Вместо этого она осталась дома и проплакала весь день. Мое сердечко разболелось еще сильнее. Она опять вдыхала какую-то гадость. Мне все больше и больше хочется куда-нибудь убежать из ее животика. Тут стало совсем неуютно. Здесь плохо пахнет, и дым режет глаза, а еще я очень хочу есть...

Сегодня мамочка проснулась рано. Ей не спалось. Она покормила меня чем-то. Было не очень вкусно, но зато это лучше того, что было раньше. Теперь мне хочется пить. Мама, как будто прочитав мои мысли, подходит к холодильнику и достает какую-то бутылку. Она наливает в маленький стаканчик какую-то прозрачную жидкость. Я так рад. Наконец, она вспомнила обо мне, наконец, она будет заботиться обо мне так же, как и раньше. Мама подносит стакан ко рту и резко опрокидывает его вовнутрь. Боже, какая отрава, какой ужасный вкус! Я тут же выплевываю это. Мне очень противно и обидно. Зачем мама так мучает меня, неужели ей все равно, что со мной будет?... Нет, так не может быть. Она любит меня так же сильно, как и я ее. Она не может желать мне зла. Просто ей плохо. Но я все равно не понимаю, неужели ей лучше оттого, что она пьет какую-то отраву и наполняет животик, в котором я живу, едким дымом? Как ей может быть лучше от того, что причиняет мне вред?
Нет, раньше она была не такой. Неужели так будет всегда? Я очень этого не хочу, я не выдержу этого...

Проходит еще несколько дней. Все стало еще хуже. Мамочка почти не кормит меня, лишь вдыхает дым, пьет и целыми днями лежит на диване и плачет. Мне очень плохо. Часто болит голова и сердечко, иногда меня тошнит. В когда-то нежном и мягком животике стало просто невозможно! Я часто стучу по нему своими ручками и надеюсь отсюда выбраться. Но это увы невозможно. Я задыхаюсь тут. А папочка так ни разу и не навестил нас. Может, он разлюбил нас и мы стали ему просто не нужны? Нет, так не может быть, он ведь так заботился о нас до того, как поругался с мамой. Что же все-таки произошло? До меня нет никому дела. Я сижу и плачу. Мне здесь так одиноко...

Прошло еще несколько дней. К нам приезжала бабушка. Она о чем-то долго спорила с мамой, и бабушка уехала от нас вся в слезах. Чем мама ее так обидела? И поругались они из-за ерунды. Сначала они просто мирно беседовали, а потом мама сказала всего лишь одно слово и бабушка заплакала. Я вообще ничего не понимаю. Что же она сказала?... "Надо делать апорт" или "аборт"... А, точно не помню, да это и не важно. Разве может быть что-то хуже, чем вдыхать дым и испытывать тошноту от дурацкого напитка? Скорее бы мама взяла себя в руки, со всеми помирилась и все было бы так же хорошо и спокойно как раньше...

Мамуля опять проснулась рано и забыла покормить меня. Но я больше не плачу. Я привык, что на меня не обращают внимания. Мама оделась и куда-то пошла. Она шла и плакала, а прохожие оборачивались в ее сторону и о чем-то шептались. Мама подошла к какому-то неизвестному зданию. Перед входом она перекрестилась и повязала на голову платок. Внутри было много людей. Некоторые ставили свечки, некоторые молились. Мамочка взяла свечку, поставила ее перед иконой и стала кого-то умалять, чтобы он ее простил, что она не хочет что-то делать, но у нее нет иного выхода.
Как странно мама себя ведет, она раньше никогда не ходила сюда. Странное место, но оно мне нравится. За что же мама просит прощения? Может, за то, что обидела меня и не покормила? Неужели, она одумалась и вернется к папочке? Неужели все еще может быть хорошо?...

Наконец, мамочка закончила молиться и вышла из здания. На улице она сняла платок, положив его в сумочку, поймала машину и куда-то поехала. В машине меня начинает укачивать. Сильно кружится голова. Мне снова плохо. Наконец, машина останавливается и мама выходит у какого-то здания, еще более странного, чем первое. Вокруг бегают люди в белых халатах и в смешных колпаках на голове. Но мне почему-то страшно и я сжимаюсь в комок. Мама входит в здание и идет куда-то по длинному коридору. Она подходит к человеку в белом халате, он берет ее за руку и ведет в кабинет. Там стоят еще два врача. Внутри кабинет весь белый, посредине стоит что-то вроде кровати, а над ней горят лампы. Я начинаю боятся еще сильней. Мне так страшно, мамочка... Почему-то снова начинает болеть сердечко...

Врачи сажают маму на эту странную кровать, которую они называют "операционным столом", закрывают дверь в кабинет и начинают к чему-то готовиться. Один из врачей приносит железный поднос, на котором разложены зловещие предметы: какие-то ножи и огромные щипцы. Господи, что они собираются делать?...

Что все это значит, что делает здесь моя мамочка?... Она захотела напугать меня? Не надо, любимая моя, я и так уже очень напуган. Я так хочу скорее родиться, подрасти и помочь тебе, только не давай этим врачам ничего со мной делать, прошу тебя, ведь я так сильно тебя люблю!...
Неожиданно врач берет шприц и что-то колет моей мамочке. Через несколько минут она засыпает. Но я не сплю, я все вижу, все чувствую... Врачи берут в руки свои зловещие инструменты и склоняются над мамочкой. Боже, что происходит?....Почему мне так страшно, почему у меня текут слезы и так щемит мое маленькое сердечко?...Отчего так пугающе горят эти лампы, а их свет будто прожигает меня насквозь? Что задумали эти люди в белых халатах, к чему они так готовятся и зачем они усыпили мою мамочку?... Она же ведь никогда бы не допустила, чтобы со мной сделали что-нибудь плохое, она ведь любит меня...

Вот врач берет щипцы и погружает их в мамочку. Господи, они уже около меня! Я сжимаюсь еще сильнее, чтобы они не достали меня. Но они все-таки задевают мою ножку и из нее сочится кровь. Боже, как же больно...Я хватаюсь за свою ножку и пытаюсь как-то остановить кровь. Но все бесполезно -- рана слишком глубока...Как могут они протыкать мою нежную кожу своими железными щипцами. Мне ведь так больно, почему они такие жестокие и бессердечные?...Мамочка, где же ты, почему ты спишь и не остановишь их?... Я лучше останусь в этом грязном и дурнопахнущем животике, но я не хочу умирать...Не надо пожалуйста...И я снова плачу, а безжалостные щипцы наносят мне следующий удар, на этот раз в беззащитную грудку...

Крови все больше... Я чувствую, что умираю... Как же мне больно, Господи, зачем они так поступают со мной, в чем я виноват?... За что мне такие мучения?...Я же не плачу - я кричу, хотя сил все меньше и меньше, и я чувствую, как жизнь постепенно уходит из меня...

Вот щипцы появляются вновь. Я из последних сил кидаюсь на них, но сталь намного сильнее моих неокрепших маленьких ручонок. Щипцы перехватывают мою тоненькую шейку и тянут наружу. Сопротивляться и плакать нет сил. Меня все равно никто не услышит. Я задыхаюсь, кровь брызжет из моего тела. Врачи извлекают меня из маминого животика, но я уже мертв...

Врачи равнодушно смотрят на мои останки и без зазрения совести кидают их в мусорное ведро, а маму, спустя некоторое время, перевозят в другую палату. Скоро она проснется и пойдет домой. Все будет как раньше, лишь меня уже никогда больше не будет в ее животике, я никогда не рожусь и не подрасту... Я навсегда останусь здесь, в мусорном ведре... Я никогда не смогу обнять ее, прижать к себе и поцеловать. Я никогда не пойду в садик и в школу...Моя мамочка никогда не увидит моих первых шагов, не услышит моих первых слов и никогда так и не узнает, как сильно я ее любил!!!

[Wise]

– Эй, так нечестно, – сказал ребёнок, – это не по правилам!
– Ну, не станем же начинать всё с начала? – ответил ему белокурый мальчик одного с ним возраста.
– Давайте не будем спорить, я считаю, что нужно продолжить, это и будет по правилам, – сказал ещё один малыш.
Втроём они сидели перед голографическим изображением земного шара.
– Ну ладно, – сказал Первый, – я вношу информационный код. Между тем, изображение шара увеличилось, и можно было разглядеть не только образовавшиеся континенты, реки и моря, но и леса с их обитателями. Разумные существа, отдалённо напоминающие броненосцев, сновали туда-сюда, вели деятельность, строили, развивались…
Первому малышу предстояла трудная задача – он должен был рассказать обо всём, что происходило.
– Как гласит устав, – продолжал Первый, – я даю им полную свободу действий, хотя это немного скучно, я же знаю их каждый следующий шаг и этап развития, какая тут свобода?
– Ну мы то не знаем, – в один голос сказали его товарищи, – продолжай!!!
Они с любопытством смотрели на трёхмерное изображение и слушали рассказ.
– Сейчас, – сказал Первый, – э-э-э, как вы думаете, они достаточно развратились, чтобы я устроил им потоп?
– Я думаю ещё не достаточно, – ответил Второй.
– А я предлагаю немного изменить ход событий, – вступил Третий.
– Когда ты будешь рассказывать, тогда и изменишь!
– А я буду придерживаться старых правил, – перебил его белокурый мальчик, начавший рассказ.
Существа уничтожали леса, строили каменные дома, размножались. Первый с гордостью вздохнул, потёр маленькие ладошки и рассмеялся:
– Сейчас я пошлю к ним Вестника.
Дети захлопали в ладоши – начиналось самое интересное.
– Давайте вытягивать палочки, кому идти на этот раз!
Их большие ясные глаза были устремлены на маленькую ручку товарища.
– Длинная, – грустно сказал Третий. Второй радостно запрыгал – сегодня он будет вестником. Первый с серьёзным видом напутствовал:
– Тебя скорее всего сожгут, ты как на это смотришь?
– А может как обычно?
– Понимаешь, распять они тебя не могут: у них десять рук, которые крепче камня, головы не отрубишь по той же самой причине, тем более я их создал достаточно совершенными – все конечности, в том числе и головы регенерируются; тебя и не утопишь, это не по правилам, остаётся только огонь.
– Стоп, – третий не сдавался, – а потоп? Ведь вначале должен быть потоп!
– Обойдёмся без него на этот раз. Они дышат в воде, хотя и не долго, что, им серную кислоту что ли лить?
– Ты можешь не расстраиваться, – сказал второй товарищу, – я уступлю тебе очередь рассказа.
Третий улыбнулся:
– Это очень великодушно с твоей стороны.
Мир и согласие снова были установлены в их маленькой компании.
На этот раз картинка развернулась ещё шире, и дети увидели рождение Второго. В первые же минуты своей жизни он им хитро подмигнул одним из десяти глаз.
– Всё в порядке, – сказал Первый.
– Ну и почему тебя тянет создавать такие формы разумной жизни?! У них же десять глаз, десять рук, две головы, панцирь… Не очень эстетично.
– Третий, я просто решил поэкспериментировать с формами, создавать по образу и подобию нашему – это уже банально и старомодно.
– Тогда я наверное консерватор. Смотри! Смотри! Второй уже набирает учеников!
– Неужели не мог придумать, что не будь поновее, – нахмурился Первый.
– Да нет, он набирает их из верхних сословий.
– Эй, так нечестно! – завопил Первый, – ученики должны быть из простонародья. Эй!!!
– Ха, – Третий расхохотался, – ты же любишь новинки – получай!
– Ну вот, смотри, всё отлично, его уже судят. Всё в норме. Ты знаешь, а потоп всё-таки был бы нужен… Но теперь уже поздно, продолжим.
Через некоторое время пространство между детьми вспыхнуло и сгустилось. Их товарищ, немного взлохмаченный, с горящими от восторга глазами, разорвал фотосферу и сел с ними рядышком.
– Ну как? – Третьего ело любопытство. Отдышавшись, Второй серьёзно взглянул на Первого:
– Я же говорил, что сначала нужен потоп! Я попал в самый пик рассвета цивилизации: сплошные рыночные отношения, меркантилизм и культ универсальных единиц обмена. Они даже избавились от меня не с помощью огня, используя молекулярный распылитель, хотя тоже ощущение не из приятных. Мне даже нечем было обращать их в веру – ты не предусмотрел голубей и святую воду, пришлось всё выдумывать на ходу. Трюки с исцелением тоже не очень действовали: их медицина не намного отстала от меня.
– Так чем же ты их привлекал?
Второй буквально засиял:
– Я им обещал царство вечного блаженства и одиночества – ну, потому, что планета перенаселена, и ещё я приплёл о вечном курсе единиц обмена и стабильности.
– Хм… Даже страшно представить, как называется религия, насажденная тобой.
– Ничего, – Первый снова уменьшил изображение, – как-нибудь назовут. Ты использовал какую-нибудь символику?
Второй беспомощно развёл руками:
– Их и заинтриговало в конечном счёте отсутствие символа, клейма и торговой марки. Скорее всего будет производная от имени Сингьятолиона.
– А что это за имя? – спросил Третий.
– Это моё имя! – раздражённо сказал Второй и увеличил изображение планеты, где разворачивались жуткие события – войны, катастрофы. Существа уже изобрели оружие массового уничтожения и во всю им пользовались, хотя в космос ещё не летали. Но вот маленький огонёчек отделился от серо-коричневого шара – первые космонавты. Дети с любопытством следили за происходящим.
– Знаешь, Первый, по-моему ты их создал слишком чёрствыми, безжизненными что ли…
– Нет, – ответил мальчик, – я их создал равнодушными и сверхмобильными. Чувства тормозят. В конце концов, нужно же было придумать что-то новое.
Второй пригладил свои белые кудряшки:
– С таким же успехом можно было населить планету роботами, хотя тут есть свой смысл: чувственны существа или наоборот, рано или поздно они уничтожают самих себя, самим себе объявляя войну. Так что дело тут не в чувствах.
– А в чём же? – спросил Первый.
– Мне кажется, мы недостаточно любим их, ответил за него Третий, – их нужно любить и учить любви. Хотя всех не научишь, но всё-таки…
Шар медленно полыхал огнём – существа уничтожили свою планету. Малыши с грустью в огромных светлых глазах смотрели как медленно затухает мировой пожар.
– Пошли, пожалуйста им долгий-долгий дождь, – тихо попросил Второй, – мне стало так печально… У кого-нибудь есть ещё идеи?
Немного помолчав Третий ответил:
– Сейчас моя очередь, и у меня есть кое-что поновее: попробуем создать мир на основе двойственности, так свобода выбора будет менее хаотичной и более охарактеризованной. Например… – он задумался, – ну черное и белое, добро и… зло.
– А что такое «зло»? – спросили дети.
– Я и сам пока не знаю, но те, кого я создам, сами нам покажут, что это такое, – я дам им зашифрованное послание и буду их любить. Я дам им себя самого. И вы будете не просто слушателями, давайте попробуем сделать это втроём.
– Ух ты! Что-то необычное, – глаза товарищей загорелись восхищением и любопытством.
– Ну, – торопили они его, – начинай же!
Третий вздохнул, снова возникло изображение голубого шара, покрытого водой. Он начал: «… Вначале сотворил небо и землю, земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною и Дух Божий носился над водою… Да будет свет…»
– Дети, – послышался в далеке голос матери, – собирайтесь, обед готов.
– Сейчас, ма! – в один голос ответили малыши. Третий улыбнулся – день первый… Постараюсь уложиться в неделю.

http://rsdn.ru/Forum/Message.aspx?mid=1965085&only=1